Норберт Элиас. О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования. Т. 1, 2. - М., СПб.: Университетская книга, 2001, 332 с., 382 с.

Норберт Элиас. Придворное общество. Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с введением: социология и история. - М.: Языки славянской культуры, 2002, 368 с.

Надлежит также есть всегда той
рукой, что дальше от соседа;
Если сосед сидит справа
от тебя,
Ешь левой рукой;
Следует отказаться
от привычки
Есть обеими руками.
Disticha Catonis, XII-XV вв.

Не плюй далеко, чтобы потом не приходилось отыскивать, куда ты плюнул, чтобы растереть ногой.
Civilite francaise, 1714

Замечали ли вы то, что сегодня мы отходим в какой-нибудь далекий угол, чтобы сделать то, что наши отцы делали открыто?

Тогда почетное место занимала некая интимная мебель… каковую теперь никогда не выставляют напоказ.
Moeurs intimes du passe, 1910

ОТ НАКОНЕЦ и вышли на русском языке две главные работы немецкого социолога Норберта Элиаса. Первая, "О процессе цивилизации", была написана им в 1936 г. и опубликована в 1939-м. Вторая, "Придворное общество", была издана тридцать лет спустя, в 1969-м, хотя на самом деле написана она была даже раньше "Процесса": "Придворное общество" - это дополненная и частично переработанная диссертация, которую Элиас начал писать в 1930 г. под руководством Карла Манхейма в университете Франкфурта-на-Майне и которую так и не смог защитить из-за рокового совпадения - в 1933 году он сам пришелся не ко двору. Приход нацистов к власти означал для еврея Элиаса поспешный отъезд к морю. Впрочем, исследование "О процессе цивилизации", хоть и считается теперь opus magnum Элиаса, тоже долгое время не привлекало к себе ровно никакого внимания. Довоенная и послевоенная Европа полностью игнорировала научный дебют ученого-эмигранта, перебравшегося из нацисткой Германии в Англию и писавшего по-немецки о происхождении "хороших манер". "Манерами", "поведением" и "телесностью" заинтересовались много позже - в середине шестидесятых, причем везде: в Америке, Англии, Европе. В 1970-х издаются и переиздаются труды Элиаса, сам Элиас, уже именитый профессор на пенсии, в 1977 году получает премию имени Теодора Адорно. Вокруг него (точнее, вокруг его "Процесса цивилизации") складывается целая школа, которая занимается, если выражаться научно, "фигурационной социологией", а если попросту - историей метальностей.

Культ Элиаса возник неспроста, и неспроста его так любят представители и поклонники школы "Анналов": Элиас до предела сблизил две гуманитарные дисциплины - историю и социологию. До предела, но не до различимости. К историческому материалу Элиас обращается не из-за стремления бежать от реальности, отнюдь. Просто, по его мысли, социологическая теория должна быть динамичной, только историческая перспектива позволяет проследить динамику изменений социальных фигураций, только так можно смоделировать процесс цивилизации именно как процесс, а не как немотивированную смену одного статичного состояния другим. Только историк может ввести социолога в "общество" и снабдить своего собрата-ученого рекомендательными письмами к каждому из членов изучаемого социума: мол, знакомься, это такой-то и такой-то, жил раньше так-то и так-то, а теперь живет так-то и так-то. Но сам историк несостоятелен в оценки этого самого общества. Его подход слишком индивидуален, слишком уж большое внимание он уделяет персоналиям. Социолог же умеет различить стереотипное там, где историк склонен усматривать уникальное. Только социолог может провести подлинную границу между индивидуальным и социальным.

Подозрительное отношение Элиаса к индивидуализму нашим читателям уже должно быть известно. Сборник статей Элиаса "Общество индивидов", вышедший на русском языке около полугода тому назад в издательстве "Праксис", на все лады разыгрывал одну и туже мысль: понятие индивидуальности, понятие уникальной личности является таким же современным массовым предрассудком, как и представление об абсолютных нормах поведения, которым должен соответствовать некий "человек вообще". Тогда русскоязычный читатель должен был внимать лишь теоретическим рассуждениям автора, теперь он может, как говорится, убедиться в этом сам.

Признаться, чтение обеих книг - занятие очень увлекательное. В особенности первой, насыщенной средневековыми и ренессансными цитатами из наставлений в "хорошем тоне" и совершенно неперегруженной специальной терминологией. Невзыскательный читатель может смело опустить первую часть книги, толкующую о социогенезе характерного для Германии противопоставления "культуры" и "цивилизации", и перейти прямо ко второй, где непосредственно рассматриваются нормы поведения - начиная с позднего Средневековья до середины XVIII века. Элиас предлагает вниманию читателей именно те исторические свидетельства, в которых обыденность предстает совершенно неприкрашенной. А потому и названия глав звучат для современного уха несколько резко, зато емко и красноречиво: "О поведении за едой", "О трансформации отношения к естественным потребностям", "О сморкании", "О плевании", "О поведении в спальне", "О трансформации взглядов на отношения между мужчиной и женщиной".

Предупреждаю, прочтя о том, какие нравы царили в европейском обществе 600-700 лет назад, вы уже не сможете беспечно внимать культуртрегерам из Голливуда. Потому как то, что вы увидите на экране, вас уже не удовлетворит по причине элементарной недостоверности, а то, что было на самом деле, не только массовому зрителю, но и любому "цивилизованному" человеку покажется сущим безобразием. Да и что может быть вообще общего у нас, привыкших к ножам, вилкам и десертным ложкам и что-там-еще-должна-не-забыть-поставить-на-стол-хозяйка, и, к примеру, венецианскими клириками XI века, которых одна византийская принцесса привела в шок своей привычкой есть, пользуясь вилкой: "Это нововведение показалось утонченностью, доведенной до такой крайности, что догаресса вызвала суровое порицание со стороны церковников, призывавших на нее гнев Божий. Через какое-то время она заболела отвратительной болезнью, которую св. Бонавентура, не усомнившись, объявил Божьей карой".

Вы качаете головой? Так вот знайте, что это в вас говорит не всеобщее чувство культурного человека, а всего на всего общественное мнение, предписывающее вам вести себя так, чтобы максимально щадить эстетические чувства других. А вот в XII-XIII веках считалось совершенно естественным хлебать всем из одной суповой миски и шествовать в баню в буквальном смысле нагишом через весь город. Должно будет пройти еще пять-шесть столетий, прежде чем знать научится "есть ложкой и вилкой с собственной тарелки", а обыватели приучаться спать в ночных рубашках, сморкаться в платок и уединяться для отправления естественных потребностей. Элиас демонстрирует: нормы эти не являются врожденными, а вырабатывались столетиями по мере того, как складывалась определенная социальная фигурация, которая тем больше принуждала каждого своего члена скрывать свои естественные чувства и потребности, чем сильнее становилась зависимость людей друг от друга. Апогеем светской утонченности и одновременно безмерной скованности чужим мнением является придворное общество. В книге 1969 года Элиас с не меньшей увлекательностью пишет о том, каким количеством табу обросла физиология французского аристократа эпохи абсолютизма, какой степени ритуализации достиг быт придворного человека - в особенности короля и королевы, как вообще получилось, что монарх, обличенной абсолютной властью, оказался лишен самого элементарного - удовольствий и частной жизни. Придворное общество заковало аффекты в броню самоконтроля и принесло свое естество в жертву высшей идеи - власти, успеху и социальному продвижению.

Ну, а в каких родственных отношениях с аристократом XVII века находится "человек по Карнеги" - это читателю не составит труда додумать самому.